Глава IX: «Александр Васильевич Суворов» (Полёт Белого Ястреба)

Опубликовано 22.08.2015 в 12:31

Нет такого человека в России, который не знал бы о Суворове. Даже самый далёкий от военного дела слышал о блестящих победах полководца и его бесценном вкладе в военную науку, науку побеждать. Но вот не каждый сможет рассказать о трудностях и невзгодах, какие пришлось пережить Александру Васильевичу на пути к бессмертной славе непобедимого полководца.
С воцарением императора Павла на российском престоле, военная карьера фельдмаршала Суворова, казалось, была уже завершена. Будучи противником введения прусских порядков в русской армии, Суворов вызывал недовольство государя и императорского двора. Именно поэтому 6 февраля 1797 года Александра Васильевич был уволен со службы без права ношения мундира. В апреле Суворов прибыл в свою усадьбу под Кобрином, а уже в мае был выслан в другое имение – село Кончанское, где провёл в опале почти два года.
Кончанское было захудалым суворовским поместьем, окруженным болотами и лесами. Там проживало несколько сот крестьян, без промысла, почти на грани полной нищеты, они пытались вспахивать каменистую и неплодородную землю, которая давала скудные урожаи.
Название села происходило от слова «конец», поскольку именно здесь кончались жилища расселившихся с севера карелов, но для Суворова оно означало место конца его собственной жизни. Осмеянный врагами и оставленный друзьями, опасавшимися тоже впасть в немилость, старый фельдмаршал доживал здесь, как казалось многим, свои последние дни.
Имение обветшало, поэтому Суворов жил в двухэтажной избе, чьи две комнаты располагались одна над другой. Из мебели было только несколько стульев, диван, книжный шкаф, а также портреты дочери, императора Петра Великого и Екатерины II-ой.
Жил Суворов один, не имея при себе ни родственников, ни близких друзей. Спустя месяц, после начала ссылки, в Кончанское приехала дочь Наталья и сын Аркадий, которые пробыли с отцом два месяца, что очень радовало и развлекало старика, впервые за столько лет сблизившись с сыном. Но когда они уехали, Суворов снова остался один, а жизнь его становилась всё тяжелее. В дальнейшем отношения охладели у него даже с Суворочкой. В добавок ко всему, император дал ход всем искам и денежным претензиям, которые посыпались на Суворова со всех сторон.
Александр Васильевич совсем извёлся и медленно угасал, преследуемый напастями, унижениями, клеветой и непрекращающимся надзором бесцеремонного Николёва, который был поставлен императором следить за каждым шагом Суворова. Старый фельдмаршал всё чаще был не в духе и почти каждый день ударял кулаком кого-нибудь из провинившихся дворовых, и доставалось даже его любимцу Прошке – грубому, но верному пьянчуге денщику.
Смертельная тоска овладевала Суворовым. Целыми днями он ходил по дому из угла в угол, не имея возможность хоть с кем-нибудь поговорить и поделиться своими мыслями. Часто ночью, когда его снедала бессонница, он уходил в лес и бродил там до самого утра.
Любимым развлечением одинокого Суворова было посещение ветхой колокольни, где он с удовольствием бил в колокола и беседовал со старым священником. Каждый день он отстаивал в церкви заутреню, обедню и вечерню, молясь и давая поклоны до земли.
Противостояние императора и фельдмаршала продолжалось довольно долго. Павел нетерпеливо ждал, когда Суворов сломается и принесёт повинную, но старик с тем же упорством не сдавался и даже не подавал никаких признаков раскаяния. Император был зол, но окончилось всё тем, что первый шаг был сделан именно с его стороны, а не со стороны фельдмаршала.
В феврале 1798 года, когда был убит Станислав Понятовский, и Кирилл впервые столкнулся с Уильямом Кенуэйем, император отправил к Суворову его племянника – князя Андрей Горчакова, с таким приказом:
– Ехать к графу Суворову, передать ему от меня, что если было что-нибудь с его стороны – я сего не помню; что может он ехать сюда, где, надеюсь, не будет повода подавать своим поведением к наималейшему недоразумению.
Одновременно Горчаков вёз распоряжение об отзыве Николёва из Кончанского.
Как и предполагал его зять, Николай Зубов, Суворов отказался от приглашения, решив не идти ни на какие сделки и продолжать быть в ссылке, чем даже косвенно признать все прусские порядки императора.
Сначала он отказывался даже просто поехать в Петербург, но потом уступил уговорам племянника и выехал из Кончанского с необыкновенной для него медлительностью, стараясь перемещаться по долгим просёлочным дорогам. Горчаков прибыл в столицу первым и сообщил о скором приезде фельдмаршала. Павел с тревогой и нетерпением ждал приезда Суворова и повелел тотчас доложить ему, как только Суворов въедет в город.
Александр Васильевич заехал в столицу вечером, и сообщение о его прибытии застало императора в постели. Павел перенёс аудиенцию на утро. В девять часов утра Суворов и Горчаков вошли в приёмную. К этому моменту старый фельдмаршал, увидев по дороге все прусские нововведения в армии, ещё более был уверен в своём решении не идти на согласие с императором.
Оглядев расфранченных генералов, важничавших своим положением, Суворов приступил к своим обычным «шалостям»:
– Ваше высокопревосходительство, у вас слишком длинный нос… – сыпались насмешки Суворова на генералов. – Вы не бились с врагом? За что же вы получили свой чин?.. Кстати, скажи мне, трудно ли сражаться на паркете?.. А что там муштра? Войну поможет выиграть?..
Аудиенция у императора продлилась больше двух часов. Павел проявлял удивительное терпение, десятки раз намекая, что пора бы фельдмаршалу вернутся в армию, но Суворов оставался глух. Пытаясь уговорит упёртого старика, император опоздал на развод, чего не позволял себе ранее. На развод был приглашен и Суворов. Император, желая польстить фельдмаршалу, приказал солдатам, вместо обычных учений, идти в штыки – излюбленную суворовскую тактику, но старик почли не глядел на учения, подшучивал над окружающими и, наконец, уехал домой, преследуемый испуганными восклицаниями Горчакова, что прежде государя никто не смеет уходить с развода.
– У меня брюхо болит, – ответил Суворов и пожал плечами.
Следующие три недели прошли в том же духе. Суворов продолжал издеваться над прусскими порядками в армии, насмехался над неудобной формой, специально путался шпагой в дверцах кареты и ронял с головы плоскую шляпу. На скучных разводах он вдруг принимался читать молитву «Отче наш».
Горчаков выбивался из сил, пытаясь перед государем сгладить очередную колкость Суворова, чьё пребывание в столице становилось всё более бесцельным. В конце концов он открыто попросился обратно в деревню и получил разрешение от императора, данное с явным неудовольствием и раздражением.
После этой поездки Суворов очень оживился. С него был снят надзор, и он стал ездить по соседям, привлекая толпы зевак, желавших поглазеть на диковинного старика. Всё это придавала ещё больше задора фельдмаршалу, и он продолжал чудить в своей излюбленной манере.
В дальнейшее пребывание в Кончанском, Суворов активно занялся улучшениями крестьянском хозяйстве, читал много книг, выписывал газеты и жадно следит за всеми происходящими в мире событиями, особенно за военной угрозой, что нависла над Францией. Суворов ждал каждое новое известие о сражениях на берегах Рейна и в долинах Италии. Первые успехи Бонапарта были оценены Суворовым по достоинству, и он произнёс свою знаменитую фразу:
– Далеко шагает мальчик! Пора унять…
Павла очень интересовало мнение Суворова насчёт последний событий в Европе, и он прислал к нему генерала Прево де Люмиана, прямо поставившего вопрос о возможной войне с Францией. На это Суворов кратко продиктовал план возможной компании: оставить два обсервационных корпуса у Страсбурга и Люксембурга, идти, сражаясь, к Парижу, не теряя времени и не разбрасывая сил в осадах. Такой план могли составить только два человека – Суворов и Наполеон. Однако павловские теоретики с насмешкой и презрением отвергли его.
Пролетело короткое лето 1798 года, а вместе с ним и бодрое настроение Суворова. Император стал сводить счёты за неудачный приезд фельдмаршала, подвергнув немилости Горчакова и запретив патриотическую книжку о победах полководца; на фельдмаршала снова посыпались денежные претензии. Суворов снова впал в состояние унылой скуки, где всё ему было немило. Это состояние изредка рассеивали прибывающие гости, которых было не так много.
Вряд ли Суворов догадывался о том, что всё это время, начиная с его приезда в Петербург и возвращения обратно в Кончанское, вокруг его персоны разгорался конфликт двух могущественных тайных организаций.
6 февраля 1799 года для опального полководца была скорбная вторая годовщина его увольнения со службы. Как обычно, проснувшись за несколько часов до рассвета, Суворов совершил утреннее омовение и, выпив чашку чая, отправился в церковь, где отстоял заутреню и обедню, читал евангелие и на клиросе пел псалмы могучим командирским голосом. Вернувшись домой в двенадцатом часу, он пообедал и всю оставшуюся часть дня провёл за чтением истории Античности, где он дошел до одного эпизода Второй Пунической войны – перехода Ганнибала Барки через Альпы. К девяти часам он, одевшись в деревенский тулуп, вновь отправился в церковь и, отстояв с молитвами вечерню, медленным прогулочным шагом пошел по тёмным улицам деревни обратно домой, где его ждал приготовленный Прошкой ужин.
Подходя к избе, чьи горящие окна кое-как освещали заснеженный двор, Суворов услышал лай собак и остановился в сенях, целиком превратившись в слух. Спустя несколько минут послышался гогот лошадей и стук копыт, сначала тихо и где-то вдали, а затем с каждой секундой всё громче и ближе. В конце концов полководец увидел двух всадников, которые рысью въехали во двор и натянули поводья, заметив его одинокий силуэт. Оба всадника были одеты в укороченные сюртуки прусского покроя с отличительными знаками подпоручиков Семёновского полка.
– Эй, старик, где мы можем увидеть фельдмаршала Александра Васильевича Суворова? – обратился один из них к полководцу, приняв его в темноте за обычного деревенского старичка.
– Не ведаю, молодые люди, – ответил Суворов, сразу заметив юный возраст подпоручиков. – Фельдмаршал должен при армии быть. Откуда же тут ему оказаться?
– Как так? – спросил с удивлением второй всадник. – Разве это не село Кончанское?
– Оно самое.
– Так где же фельдмаршал?
– Чёрт его знает, где он теперь! – воскликнул Суворов, продолжая разыгрывать из себя деревенского мужика. – Спит мертвецки пьяный или песни горланит.
– Ах ты, старая собака! – воскликнул в гневе первый всадник, услышав оскорбление в адрес фельдмаршала. – Как ты смеешь об Суворове такие вещи говорить?! Радуйся, что ты стар, а не то бы я отстегал тебя нагайкой за такие скверные речи о нашем полководце, – и чтобы придать словам силу действия, он грозно взмахнул плетью.
– Погоди горячиться, Сашка, – остановил сослуживца второй всадник. – Старче, – обратился он к Суворову, – впусти нас в дом погреться и накорми ужином. Мы хорошо заплатим. Заодно поговорим о фельдмаршале.
Суворов повеселел и заметно оживился. Он не стал обижаться на грубость подпоручика и, внезапно изменившимся голосом, пригласил новых гостей в дом:
– Проходите, молодые люди, а то совсем озябнете в этих негодных для зимы прусских тряпках. Оставьте лошадей, я прикажу отвести их в конюшню.
Оба всадника, сразу почувствовав в новом голосе старика командирские нотки, послушно спешились и последовали за ним в избу. Оказавшись в хорошо освещённой горнице, они смогли хорошо разглядеть Суворова и сразу узнали его.
Голубоглазый молодой человек, угрожавший отстегать фельдмаршала, с ужасом осознал свою ошибку и поспешил извиниться, на что Суворов добродушно улыбнулся и сказал, что извинения приняты.
– Прошка! – крикнул полководец своему ординарцу, раздевшись до белой рубашки. – Живо принеси приборы для гостей, а затем отведи их лошадей в конюшню. Как же звать вас, добры молодцы?
Молодые люди вытянулись, как по струнке.
– Подпоручик лейб-гвардии Семёновского полка Александр Писарев, – по уставу представился голубоглазый молодой человек.
– Подпоручик лейб-гвардии Семёновского полка Кирилл Егоров, – аналогично назвался второй.
– Егоров? – переспросил Суворов, внимательно вглядываясь в юношу и находя в нём знакомые черты. – Ты сын Мирослава Егорова?
– Так точно, ваше сиятельство, – ответил Кирилл.
– Помню-помню, как твой батюшка под Фокшанами водил свою роту в штыки против турок и обращал их в бегство. Надеюсь, сын в военном деле не отстанет от отца?
– Яблоко от яблони недалеко падает, ваше сиятельство. Одна штыковая атака эффективнее десятка залпов – так учил меня отец.
Суворов улыбнулся и довольно закивал. После долгих недель молчаливого времяпровождения, ему хотелось говорить и излить свои накопленные мысли.
– Прекрасно, юноша! Прекрасно! – воскликнул он, по-свойски взяв Кирилла за плечи и вглядываясь ему в глаза. – Штык, быстрота, внезапность – это вожди россиян. Мне старику что ещё надо? Знать, что последующие поколения сохранят доблесть и любовь к своему Отечеству.
– Укрепите, братцы, славу русских воинов? – спросил Суворов, взяв за плечи Александра.
– Так точно, ваше сиятельство! – в один голос ответили подпоручики, находясь в состоянии некой эйфории от встречи с великим человеком, который вёл себя как обычный человек.
– Молодцы! – произнёс он с проступившими слезами на глазах и поочерёдно обнял молодых людей.
После этого Суворов как ни в чём не бывало отправился к столу с накрытым ужином и пригласил гостей присоединиться к нему. Голодные после долгого пути, подпоручики послушно сели и, прочитав с полководцем молитву, съели по тарелке наваристых щей.
Только после трапезы, когда Прошка убрал всё со стола и удалился в конюшню, Суворов спросил гостей о цели их приезда.
– Ваше сиятельство, – обратился Писарев, достав из внутреннего кармана запечатанный конверт, – нам велено доставить вам этот пакет от генерал-кригскомиссара Осипа Михайловича Дерибаса.
Суворов заулыбался, услышав имя своего старого приятеля, взял пакет и сломал печать, но не успел он вскрыть его, как в избу забежал Прошка.
– Ваше благородие, – спешно доложил он, – фельдъегерь пожаловал…
На улице послышался звон колокольчиков и лошадиный топот – во двор стремительно залетела фельдъегерская тройка.

Поделиться с друзьями

Просмотры
2 449

Комментарии
0

Рейтинг